.возвратись к посту 900

[32]На это Гаргантюа отвечал, что он сам так об этом старался, что в целом крае нет мальчика опрятнее его.

— Как так? — спросил Грангузье.

— Я долгим и любопытным опытом, — отвечал Гаргантюа, — изобрёл средство подтираться, самое господское, самое превосходное и самое пригодное, какое только могло быть на свете.

— Какое же? — спросил Грангузье.

— Сейчас вам расскажу, — сказал Гаргантюа. Однажды мне довелось подтереться бархатной маской одной барышни и мне это понравилось, потому что нежный шёлк ласкал тело. В другой раз я взял для этого тапочку той же барышни, и мне тоже было приятно. В третий раз — шарф, в четвёртый — пояс из красного атласа, но вышивка из золотого бисера, украшавшая его, расцарапала мне всё тело; и я пожелал, чтобы Антонов огонь поразил толстую кишку золотых дел мастера, изготовлявшего бисер, и барышни,

К гл. XIII
К гл. XIII.
его носившей. Эта боль прошла, когда я подтёрся тапкой пажа, украшенной перьями по-швейцарски. Потом я поймал в кусте куницу и подтёрся ею, но она когтями исцарапала мне тело. От этих царапин я вылепился на другой день, подтеревшись перчатками матушки, надушёнными росным ладаном. После того я подтирался шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, листьями тыквы, капустными, свекловичными, виноградными, проскурпяка, коровьяка, латука и шпината. Всё это было очень полезно для моей ноги. Потом подтирался пролесной травой, крапивой, перечной мятой, сальным корнем; от этого у меня сделалось кровотечение, от которого я вылечился, подтираясь клапаном от штанов, простынями, одеялом, занавесами, подушкой, ковром, скатертью, салфеткой, платком, пенюаром. Всё это мне доставляло удовольствие, больше чем шелудивому, когда его скребут.

— Хорошо, — сказал Грангузье, — [33]но какой же, однако, способ, по-твоему, наилучший?

— Только что хотел сказать, — отвечал Гаргантюа, — и скоро вы узнаете

К гл. XIII
К гл. XIII.
tu autem. Я подтирался сеном, соломой, паклей, волосом, шерстью, бумагой. Но

Всегда бумага тем вредна,
Что тело пачкает она.

— Как, — сказал Грангузье, — ты, мой поросёночек, уже записался в бражники и слагаешь стихи?

— Точно так, ваше величество, — отвечал Гаргантюа. Я слагаю стихи и часто сморкаюсь[1]. Послушайте-ка мой марш в честь отхожих мест[2].

— Ну, что, разве не хороши стихи? Правда, я не сам их сочинил, а слышал от одной знатной дамы, которую вы здесь видите, и уложил их в карман моей памяти.

— Вернёмся, — сказал Грангузье, — к нашему прежнему разговору.

— Про что? — спросил Гаргантюа, — про испражнение?

— Пет, — отвечал Грангузье, — а про подтирание.

— Ну, хотите, — сказал Гаргантюа, — выставить бочоночек бретонского вина, если я вас поставлю втупик по этому случаю?

— Добро, — отвечал Грангузье.

— Нет никакой нужды подтираться, — сказал Гаргантюа, — если не загрязнился. А кто не испражнялся, тот и не загрязнился; и так прежде, чем подтираться, нам надо испражниться.

— О! — сказал Грангузье, — какой ты у меня разумник, мальчишечка! Ha-днях же я произведу тебя в доктора Сорбонны, клянусь Богом, потому что ты умён не по летам! Пожалуйста, продолжай твои поучительные речи и, клянусь моей бородой, получишь не боченочек, а шестьдесят бочек того доброго бретонского вина, которое не растёт в Бретани, а в благословенном краю Вернона.

— Я подтирался затем — сказал Гаргантюа, — шляпой, подушкой, туфлей, ягдташем, корзинкой, но какое же это